Горят Бадаевские склады,
На низком невском берегу.
Мука сгорает, над районом
Дым поднимается высок,
Красивым пламенем зелёным
Пылает сахарный песок.
Вскипая, вспыхивает масло,
Фонтан выбрасывая вверх.
Три дня над городом не гаснул
Печальный этот фейерверк...
А. Городницкий
Среди множества предметов, которыми была полна институтская программа обучения инженеров в советские годы , были и самые , так сказать, экзотические. Одной из первоочередных задач всякого обучения, будь то институт, техникум, школа или ПТУ являлось научить весь народ правильно защищаться от последствий нападения империалистов. Так что был у нас на первом курсе предмет под названием «Гражданская оборона», в просторечии называемый «ГРОБ»
Состоял курс обучения из двух частей. В первой мы узнавали о разных поражающих факторах ядерного, химического и бактериологического оружия, о том куда и как следует бежать, как себя вести, где прятаться, чем защищаться и т.п.
А вот вторая часть курса посвящалась медицинским аспектам воздействия всех этих страшных видов вооружения: воздействию радиации, газов, ядов и токсинов на организмы. Соответственно, и вели эти разные, по сути, предметы разные преподаватели.
Все, что я намереваюсь далее рассказать, суть воспоминания об одном из рассказов нашего преподавателя, слышанного на первом курсе, а значит, во втором, весеннем семестре 1964 года.
Для понимания сути действия надо вернуться в первые военные месяцы, а точнее в сентябрь 1941 года, когда буквально первые же налеты немецкой авиации на Ленинград привели к пожарам на Бадаевских складах, уничтожившим эти деревянные сооружения купца Растеряева. И хотя, в реальности, при этом погибло относительно не так уж много продовольствия, но событие это стало всеобще известным. Поскольку, на самом деле основные запасы зерна и муки хранились, отнюдь, не на этих складах, а на «мельницах» Кирова и Ленина в Невском районе, то наибольшей утратой оказался сахар, который, если верить рассказам очевидцев, тек рекой по прилегающим улицам. Но для нашего рассказа важно другое, а именно, то, что кроме муки и сахара, разумеется, на Бадаевских складах хранились и разные другие продукты, пусть и в ограниченном количестве.
Итак, пронырливый и хваткий работяга, копавший могилы на Новодевичьем кладбище сидел в «щели», которой служила только что отрытая могила на северной стороне кладбища рядом с веткой железной дороги. Назовем парня просто: Иван Иванов. А сидел он в могиле, потому, что над городом с юга эшелонами на разных высотах шли немецкие бомбардировщики, сбрасывавшие бомбы на Ленинград. Зенитки вовсю били в белый свет, как в копеечку, разрывая небо «ватными» облачками. Особого вреда немцам эта неприцельная беспорядочная стрельба не наносила – война только начиналась, это был первый налет, и зенитчики еще не научились толком бить прицельно. Самолеты даже не маневрировали и держали строй. Тут и там слышались мощные взрывы тяжелых авиационных бомб, тут и там возникали очаги пламени от бомб зажигательных. Неожиданно ухнуло совсем рядом, близко, и к небу поднялся большой столб огня и дыма.
– Гришка, кажись, склады запалили! – Иван толкнул сжавшегося в уголке напарника, прикрывавшего голову брезентом.
–Похоже, – отозвался тот, мелко дрожа от страха.
–Ну, все, теперь сдохнем от голода. Надо бы пойти глянуть, может чой-то можно спасти.– Иван выскочил из укрытия и потянул за собой Гришку, но тот продолжал боязливо пялиться в небо, опасаясь новых взрывов.
– Все, хватит дрожать, улетели фрицы, отбомбились, вроде! – Иван явно был не робкого десятка.
Парни быстро добежали до кладбищенской решетки, за которой пролегала ветка железнодорожной станции Растеряево. Пролезли в дыру в ограде, проскочили рельсы и нырнули в проход между двумя полыхавшими деревянными пакгаузами. Здесь уже суетились какие-то люди. Кто-то , очевидно, пожарные, раскатывали рукава шлангов, пытаясь подать воду для тушения, несколько теток в длинных платьях и платках старательно набивали мешки сахаром, который был разбросан повсюду. Ивану бросился в глаза деревянный ящик, валявшийся возле одного из складов. Он подхватил его, было, но тот оказался таким тяжелым, что у парня перехватило дыхание.
–Гришаня, подсоби! - окликнул он товарища, – одному не стащить!
–Так что там, в ентим ящике-то? - резонно поинтересовался тот.
–Давай к путям выйдем, там и посмотрим.– Разумно, проявляя осторожность, ответил Иван. - Может, бутылки, раз такое тяжелое.
Но вскрыв ящик, обнаружили не бутылки, а плотные ряды промасленных жестяных банок с этикетками, на которых была нарисована коровья голова с рогами.
–Тушенка, Гришка, тушенка! Самая лучшая закусь!– Ваня, довольно поцокал языком. – Только валить надо отсюда поскорее, пока не замели нас за эти баночки.
–Так нам же это даже вдвоем через весь город не уволочь, да и остановят, спросят: Что и откуда? –Григорий, хоть и был не семи пядей во лбу, но в таких простых вещах ориентировался мгновенно, даром, что успел два годика оттянуть по малолетству за налет на пивной ларек с компанией таких же пацанов с Лиговки.
–Это верно, Гришаня, это верно. - Иван задумчиво посмотрел на все сильнее разгорающийся за спиной пожар. Горели уже почти все пакгаузы. Жар пыхал в спину, доносимый порывами ветерка. – Тащить через весь город действительно и тяжко, и стремно. Давай-ка отнесем к нам в сторожку, где лопаты держим, а там видно булет.
Сказано – сделано. Низко наклоняясь, то ли от тяжести, то ли от страха быть застигнутыми, чуть ли не на четвереньках, проделали дружки обратный путь на кладбище, где не было ни живой души. Здесь уже оба вздохнули с облегчением. Даже трусоватый Гришка успокоился, отдышался, выпрямился во весь рост и сказал:
–Давай-ка, Ванюха, скинемся, я за пузырем сгоняю, да и продегустируем нашу добычу .– Он тут же достал из кармана своего рабочего комбеза смятую рублевую бумажку и положил ее на ящик с консервами. Ваня не возражал и тоже внес свою долю в общий котел.
Гриша принес чекушку, а Иван достал из ящика одну банку, просто разрубил ее предварительно тщательно протертой об траву и об кусок брезента лопатой. Сели тут же на соседнюю могилку и прямо с горла с огромным удовольствием приняли спиртное.
Закусили вкуснятиной из банки, потом еще по глоточку и опять заели тушеночкой. Нежное и вкусное содержимое добычи пришлось по вкусу, и страх быть пойманными исчез.
–Повезло это нам с тобой, Гришка! – Иван радовался, как ребенок. Он был старше Гриши и со дня на день ждал повестки в военкомат, понимая, что никуда от этого не деться – Война! Еще он понемногу следил за тем, что говорилось в сводках и давно уже сообразил, что неспроста гоняют народ на рытье окопов под Лугой, да ополчение собирают, да заводы с места срывают и увозят. Видать, и здесь немец будет раньше или позже. Он поделился этими мыслями с приятелем. Но тот никак не хотел в такие перспективы верить: - Не Ванька, Ленинград Сталин ни за что немцам не сдаст, здесь им по шеям и накостыляют. Сам же говоришь, окопы и заграждения строят. Вот и дадут немчуре прикурить.
Друзья допили маленькую, доели тушенку, выгребли из банки пальцем остатки вкусности, затем предусмотрительный Гриша отнес банку подальше к забору и выбросил на пути, чтобы даже намека на них не было. Мало ли какие банки на железной дороге валяются…
Тем временем Ивану в голову пришла, показавшаяся ему здравой, мысль.
–Грицай, давай мы этот ящик в щели заныкаем да землицей забросаем, да сверху крест, как над могилой соорудим. Никому и в голову не придет, что здесь за покойник схоронился. – Он довольный своей сообразительностью, с энтузиазмом взялся за лопату и стал копать новую яму. Мысль пришлась по душе и Григорию, который, не ленясь, стал тоже выкидывать мягкую песчаную почву из «могилы». Дело было привычное, и через полчаса они завернули ящик с консервами в брезент и осторожно опустили на дно неглубокого схрона. Чай не покойник, чего глубоко копать, корячиться.
Через три дня, как Ваня и предполагал, его обрили, переодели, вручили винтовку Мосина и бросили в бой под Тихвин, где немецкая мина оборвала его жизнь. Поскольку был Иван детдомовским, рос без родителей, а ни женой, ни даже подругой обзавестись до войны не сподобился, то некому, кроме нас с тобой, уважаемый читатель, всплакнуть о нем. Да и помянуть тоже!
Григорию повезло больше. Его мама работала на каком-то важном заводе, который делал снарядные гильзы, и ее вместе с цехами и семьями успели до начала блокады вывезти в Казахстан, а затем и в Челябинск. Уже оттуда Гришу, достигшего нужного возраста, призвали в армию и послали на курсы танковых пулеметчиков. Судьба и броня хранили парня, и в 1945 году, пройдя пол-Европы без единого ранения, Гриша вернулся в Ленинград, в свою комнатку на углу Лиговского и Тюшина. Вернулись из эвакуации и мать с младшим братишкой. Семье повезло, и к ним присоединился глава семейства, воевавший на Севере, правда на одной ноге, но кто в ту пору мог считать это невезением?! Живой – счастье! А безруких и безногих, да слепых по улицам было пруд пруди. Торговали папиросками, играли на гармошках, пели песни по электричкам, сидели на паперти, звеня наградами. Послевоенный Ленинград был практически так же голоден, как и Ленинград блокадный. Продуктов в магазинах не было и, хотя денег было полно – фронтовики регулярно получали выплаты и за участие в боевых действиях, и орденские, которые отменили « по просьбам орденоносцев» уже позднее, но купить на эти деньги было нечего. Но человек уж так устроен, что умеет радоваться малому, а, в особенности, советский, не избалованный радостями человек, да еще и после Победы.
А посему было принято решение отметить счастливое возвращение всей семьи в родные Пенаты. Пережившая всю блокаду соседка по коммуналке, тетя Шура, сберегла с довоенных времен перегонный куб, который, собственно говоря, и помог ей не умереть в блокаду. Водка в блокадном городе стоила больше 1000 рублей, а на самогонку можно было выменять на базаре кусок хлебушка. Когда немцы разбомбили у Осиновецкого маяка несколько барж с зерном, власти не сразу спохватились, подняли груз только через несколько месяцев, когда пшеница успела прорости в воде. Ее долго сушили на элеваторах, а потом смешивали с хорошим зерном и получали пригодную в пищу муку. Но за то время, пока зерно лежало на дне, местные настропалились потихоньку нырять и понемногу доставать мешочки. А у тети Шуры в деревне рядом с маяком жил племяш, который и привозил ей донные «отложения» в обмен на бутылочку первача. Вот так соседка и прожила всю блокаду и осталась в живых. Так что и теперь она нагнала пятилитровую бутыль чистейшего продукта к празднику воссоединения. Собрались и другие соседи, пришли еще родственники, да мамины заводчане, тоже вернувшиеся из Челябинска, да с семьями да с детишками. Каждый принес что-нибудь из закуски, но народу было много, человек двадцать пять, а еды « с гулькин нос». И тут неожиданно Григория осенило, и он вспомнил о своем напарнике. Поскольку он хорошо знал, где тот жил, и это было недалеко, то он отправился по известному ему адресу на Московский проспект, в надежде позвать Ивана в гости. Однако там его ждала печальная весть о том, что похоронку на Ивана принесли и вручили, за неимением родных, соседям по квартире еще в 1941 году.
Погиб его дружок! Гриша перекрестился, хотя верующим не был, и тут вспомнил, как они с Иваном стибрили со складов ящик с консервами, как тащили его, сгибаясь под тяжестью, как отметили удачную добычу на могилке на кладбище. Во рту неожиданно вспомнился вкус той тушенки, а перед глазами живо пронеслась картина могилы, в которой они «хоронят» ящик с консервами
.–Так он же, и сейчас, наверное, там лежит себе и никуда не делся. Если Ваньки не стало, то, значит, он, Гриша, единственный, на сегодняшний день наследник этого богатства. - И только одна мысль кольнула сознание, зародила сомнение:
– Ведь пять с лишним лет прошло. Не испортились ли?! Мясо все-таки, продукт скоропортящийся… Но в любом случае, надо для начала проверить, цел ли схрон. И Гриша, взяв в помощь двоих гостей: соседа и племяша тети Шуры, прихватив лопату, отправился знакомым путем на Новодевичье кладбище. День был будний, и народа не было. Стараясь не шуметь, и особо не светиться, чтобы не привлекать к себе внимание, мужики споро раскопали землю в указанном Гришей месте. Ящик спокойно лежал на дне ямы. А вот брезент, в который он был завернут совсем сгнил. Это сильно насторожило и Гришу, и его помощников.
–Грига, отравимся, нельзя это есть! – засомневался племянник тети Шуры.
Учитывая голодное время и острую потребность в закуси, а также наличие пятилитровой бутыли с самогоном, требовавшим внимания, компания пришла в раздрай. Одни кричали:
–Ни хрена нам не будет, водка все микробы убивает, даже если они там есть.! – И требовали побыстрее разливать. Другие, более осторожные, особенно женщины, наоборот, набросились на мужиков:
–Вам бы все пьянствовать, только бы нажраться до поросячьего визга! А то, что потом дети сиротами останутся, так вам без разницы!
На их счастье и удачу, в это время компания пополнилась еще одной семьей, двоюродной сестры тети Шуры с мужем, дочкой, зятем и очаровательной внучкой Юленькой, девчушкой лет, наверное, шести с громадным синим бантов на кудрявой беленькой головке. При них была еще и маленькая собачка,– лобастый и мохнатый щенок , судя по размерам, какой-то серьезной овчарки – то ли кавказца, то ли алабая, а может южнорусской или среднеазиата. Понять непрофессионалу было сложно. Но сам факт появления собаки навел кого-то из присутствующих на идею скормить немного тушенки песику. Если все с ним будет хорошо, то, значит, и им консервы не повредят, а если, вдруг, что не так, то значит, собачка спасет их всех и пострадает не напрасно. Отец девчушки даже глубокомысленно произнес:
–Если ему судьба пострадать за правое дело, то хоть сытым загнется, а то у нас совсем его кормить нечем.– Он посмотрел на жену и добавил
– Он маленький, а жрет, зараза, за троих! – и позвал дочку, игравшую со щенком в коридоре
–Юлька, тащи цуцика сюда, мы его кормить будем. Мгновенно вскрыли банку, Все по очереди понюхали содержимое, и все по очереди одобрительно сглотнули слюну
–Пахнет аппетитно, пусть щеня пробует.
–Ребята, у собак же инстинкт, если унюхает неладное – есть не станет.
–Это точно!
–Правильно, животные все понимают.
Гриша вывалил половину банки в миску и поставил ее на пол перед мордочкой щенка. Тот мгновенно учуял вкусный запах и, переваливаясь на толстых лапах, неуклюже ткнулся в миску.
Порции хватило ровно на десять секунд. Через мгновение миска была пуста, а Борька, как звали малыша, коротко, по щенячьи тявкнул, завилял хвостом и стал тереться о Гришкину ногу. Он же видел и прекрасно запомнил, кто именно положил ему еду. Григорий решительно вывалил в миску остатки тушенки, погладил малыша по загривку и извиняющимся тоном произнес:
–Ты, парень, если что, на меня зла-то не держи, так надо. Ешь, насыщайся.
Борька, разумеется, не отказался, так как слов не понимал, а понимал, что счастье ему выпало наесться досыта вкусной еды, какой он отродясь не пробовал.
Вся публика настороженно смотрела на счастливо пускающего слюни Борьку, который вылизал миску, немного подождал, не дадут ли еще, но поняв, что счастье не вечно, поковылял в коридор к своей юной хозяйке, чуть ли не волоча по паркету ставший кругленьким животик.
Вся компания терпеливо расположилась кругом большого раздвинутого на две доски овального стола, накрытого нарядной скатертью.
–Надо часок посидеть, подождать, – мало ли как дело обернется. - Один из гостей проявил разумную осторожность.
–Верно, верно – всякое бывает, поддержали его несколько голосов.
– Не будем спешить
–На тот свет всегда успеем.
И понеслись разговоры, рассказы, воспоминания о блокаде, эвакуации и фронте.
Неожиданно, вмешался ребенок:
–Мама, папа, бабушка! А можно мы с Борькой во двор пойдем погуляем? Я его подрессирую немного, буду палочку ему бросать. – она просительно смотрела на взрослых.
– Иди, конечно, доченька, иди, погуляй, - разрешили родители.
–Пусть идет, у нас двор закрытый, травки и кустиков полно и других собак здесь нет - не опасно–Гришина мама вставила свою фразу.
–Только на проспект не ходи, будь во дворе и держи пса на поводке, чтобы не сбежал
Юля с Борькой устремились вниз по лестнице. В окно был хорошо виден двор, огороженный низеньким заборчиком садик, песочница и небольшие качели в уголке. Гриша смотрел на ребенка, который раз за разом бросал толстую ветку, и на крупного щенка, который неутомимо так же раз за разом, с видимым удовольствием, прыгал перед хозяйкой, требуя очередного броска. А затем с громким визгливым, по щенячьи, лаем несся за игрушкой, изо всех сил тормозя своими неуклюжими еще лапами перед спрятавшейся в траве палкой, хватал ее своими уже отнюдь не щенячьими челюстями с крупными белыми клыками и, радостно виляя хвостом, с чувством выполненного долга, нес добычу Юльке, готовый тотчас повторять все это вновь и вновь.
–По-моему, с песиком все в порядке – Гриша оторвался от созерцания дворовой идиллии – пора и нам, кажись, за стол садиться. Кажется, пронесло,–он не спеша вынул пробку из заветной емкости и собственноручно наполнил граненые стограммовые стаканчики, чудом сохраненные с довоенных времен в старинном комоде, таким же чудом не сгоревшем в блокадных буржуйках.
Все оживились, и кажется, облегченно вздохнули. Напряжение, все это время, незримо витавшее в воздухе, спало. Первая пошла хорошо, как это всегда бывает, когда есть повод, а вокруг добрые друзья и приятные люди, которых знаешь давно. «Между первой и второй перерывчик небольшой». Народная мудрость на то и мудрость, что в ней многовековой опыт поколений. Не надо насиловать организм, настроившийся на получение удовольствия, долгим ожиданием. А там и третья на подходе. И вареная картошечка с лучком, привезенная сестрой и племянником с огорода у Ладоги, сдобренная щедрой порцией тушенки из нескольких банок, как нельзя лучше дополняла отличный первач и веселила сердце. Много друзей, много выпивки, много закуски, что еще надо русскому человеку для полного счастья?! Пили, гуторили, потом снова пили, потом пели. Война и все испытания остались позади. Кто не пришел – тех помянули, а те, кто вернулся, были этому рады и старались оставить в прошлом все перенесенные горести. Гриша не забыл выпить и за своего погибшего напарника по работе на кладбище, потребовав внимания у публики:
–Давайте, помянем моего дружка Ваню Иванова, благодаря которому у нас сейчас есть чем закусить. Жаль ему не довелось…
–Светлая ему память и наша благодарность!
–Пусть земля ему будет пухом!
Известно, что водки никогда не бывает много, а бывает только мало. Так и случилось. Даже пятилитровая бутыль не оказалась бездонной, и пришлось тете Шуре доставать из загашников дополнительную порцию. Наконец, выпили и это. Подходило к концу и содержимое ящика. Все уже размякли, запьянели и отвалились не в силах больше ни пить, ни есть. Кое-кто, как водится у нас, уже мирно спал, положив голову на стол или на колени к соседке, один сосед в коридоре что-то громко выяснял у другого
В общем, все было благостно и мирно.
Но эта атмосфера неожиданно взорвалась трелью входного звонка и последовавшим следом отчаянным детским ревом:
–Б-б-б –орьк-а-а! Борька-а-а! Мамочка, Борька-а-а!
–Что случилось, милая, в чем дело? Что с Борькой? Он убежал от тебя?
Детский рев стал гуще и громче:
–Нет, не убежа-а-л. Он у-у-мер! Буквально выкрикнула девочка отчаянным голосом, размазывая по лицу крупные капли слез.
Пьяное общество не сразу врубилось в ситуацию, но когда до тех, кто еще был на ногах и был в состоянии соображать дошел смысл случившегося, кажется, все мгновенно протрезвели. Протрезвели даже те, кто спал, когда их растолкали и сообщили убойную новость. Тут же кто-то из соседей побежал на улицу к телефону-автомату Скорая приехала буквально через 15 минут, причем не одна, а сразу три бригады. При вызове сосед сообщил, что в квартире находятся более двадцати человек, отравившихся консервами и нужно много врачей. Приехавшие по вызову бригады были укомплектованы, в основном, студентами – врачей в городе катастрофически не хватало. Выслушав достаточно бессвязные рассказы и взглянув на количество выпитого и на пустые консервные банки, медики немедленно приступили к манипуляциям по промыванию желудков, причем и сверху и снизу. Одновременно всем делали какие-то внутримышечные инъекции, якобы для поддержания сердечной деятельности.
Это надо было видеть! Публика вырывала друг у друга резиновые шланги и старательно запихивала их себе в рот. Поскольку туалет было приказано использовать только тем, кому уже сделали клизмы, то для тех, которые со шлангами во рту принесли ведра. На диване рядышком на коленках устроились несколько человек обоих полов со спущенными штанами и задранными юбками, безо всякого стеснения выставляя на всеобщее обозрение свои ягодичные мышцы в ожидании спасительных уколов. В какой-то момент один из фельдшеров неожиданно произнес:
–Мадам, я, кажется, вам уже укол делал.
–Ну и что, делайте еще, не жмотьтесь, у меня медаль «За оборону Ленинграда» имеется! И «За Победу над Германией»
–Да нельзя больше одного!
Стали делать на полупопиях полоски йодом, чтобы предотвратить повторные инъекции.
Поскольку на станции скорой помощи был зарегистрировав экстраординарный вызов – массовое отравление несвежими консервами, сопровождавшееся смертью отведавшей этих консервов собаки, то, вполне понятно, что был поднят с постели и срочно вызван главный районный эпидемиолог, профессор из Боткинской больницы, который и прибыл на несчастную квартиру. Распросил студентов, одобрил все их действия, осмотрел пациентов, проверяя им зрачки и слушая пульс. Категорически запретил употребление спиртного, но скромно сам остаканился, похвалил самогонку и тетю Шуру, закурил «Казбек» и стал расспрашивать зареванную Юленьку:
–Расскажи мне, маленькая, как твоя собачка умерла. У нее судороги были, лапки дергались перед смертью? ЕЕ рвало или нет?
Юля вновь зарыдала:
–Не-ет, не рвало. А лапки дергались всего один раз. Дернулись, и он умер сразу. А машинка уехала.
–Какая машинка, Юленька?
–Ну, та, что Борьку задавила-а! Как вы не понимаете! Даже не остановилась! Задавила и уехала-а-а. А он лапкой еще дернул и хвостиком, и все-е-е у-умер!
Профессор неожиданно расхохотался под непонимающими взглядами собравшихся вокруг людей. Затем сразу сделался серьезным и скомандовал всем врачам:
–Ну-ка, по быстрому сворачиваемся, собираем все свои принадлежности и быстро на другие вызовы, быстро, быстро!! Нечего рассиживаться. Здесь нам больше делать нечего! Здесь людям уже ничего не грозит.
Ничего не понимающие врачи и студиозусы гурьбой, подгоняемые профессором, буквально слетели вниз по лестнице и расселись по машинам, глядя на шефа ничего не понимающими глазами. И только приехав на станцию, профессор соизволил объяснить свою поспешную ретираду.
–Господа Гиппократы, Авиценны, Асклепии и Эразиастры!
Ну, чему вас только учат или учили в Вузах. Неужели вам никогда ваши преподаватели не говорили, что началом всех начал при лечении является анамнез. – Он сурово обвел глазами своих слушателей и продолжал.
–Вы же не ветеринары, имеющие дело с бессловесными тварями. У вас в пациентах говорящее существо – человек. Пусть не всегда разумное, но умеющее более – менее складно разговаривать. Почему же никто из вас не сделал простейшей вещи – не произвел опрос никого из присутствующих, сделав выводы исключительно из внешних признаков – наличии старых консервов. Мне представляется, молодые люди, что позорно ретировавшись с этого адреса, я спас вас всех, да и себя, вероятно, от очень больших неприятностей.– И снова взглянув в глаза слушателям, он закончил
Представляете, что бы с вами сделала эта пьяная толпа, когда бы до них дошло, что вы извлекли из их желудков не только вкусную и редкую по нынешним временам, еду, но и первоклассный, я лично убедился, самогон. Да они же вас на кусочки бы порвали, вслед за Борькой отправили.
–Так что скажите спасибо старику!
Комментарии (0)