Моя десятидневная командировка в Германию подходила к концу. Наступил десятый день, и я испытал то, что испытывал всегда на десятый день за границей, - ностальгию.
Она у меня всегда возникает ровно на десятый день. Мистика какая-то. И всегда – утром. И всегда одинаково: просыпаешься, и вдруг очень хочешь соленого огурца. Нет, дело не в том, о чем вы подумали, не рассола. Просто. Очень хочется Настоящего Соленого Огурца. Не какого-то там маринованного корнишона похожего, извините, на пупырчатую мумию гусеницы, вымоченную в уксусе, а Настоящего, Нашего, Соленого.
У меня сосед такие делает: на чесночке, на смородиновом листе, на укропе, на водке. Кусаешь его, подлеца холодного, а он, контра, - хрум! – и за ушами ломит, и издаешь томный стон, идущий из самого сердца, и такая приятная прохладная волна по черепушке… Не могу, хочу огурца.
И на этот раз утром случилось то же самое. Встал, судорожно сглатывая слюну, собрал чемодан. Приехал в аэропорт чуть ли не за четыре часа. Как бы подстегивая время. Сел на скамеечке. Сижу, как вымирающий динозавр. Кругом всё чужое, недушевное. Ещё вчера с наслаждением бродил по городу. Добрые, честные немецкие лица. Звучит язык Шиллера и Гёте. Пиво отличное. Чистота опять же кругом, как в газпромовской уборной. Хорошо.
А сейчас – всё не так. Поскорей бы уж домой, к огурцам.
Объявили наконец-то регистрацию. Слава Богу. Зарегистрировался.
На паспортном контроле пограничник глянул на меня, как постовой милиционер на бездомную собаку и наотмашь вклеил штамп в паспорт, как будто пришиб таракана:
- O’кей!
Потом просвечивали мою сумку. Нету у меня ножика, нету! Передо мной группу из пятнадцати китайцев заставили снять ботинки. Никогда не видел столько босых китайцев. Что они там, атипичную пневмонию, что ли в ботинках искать собрались?.. Носки у китайцев, помню были одинаковые.
Меня насчет ботинок пожалели, но на табуретку поставили, словно в детстве перед чтением стихов для гостей, и нежно, хотя и с настойчивым немецким пристрастием, обшмаляли. Зачем меня обыскивать? Вы на меня посмотрите внимательно. Из меня ж террорист, как из «Тату» Зыкина.
Я тупо побродил по магазинчикам. За полтора часа до посадки – на манер собаки перед обеденным столом – уселся напротив табло у своего «гейта». Сижу, жду. Господи, побыстрей бы уж!
Объявили посадку. Ура. Посадочные талоны, проход по кишке. Улыбка стюардессы. Сел. У окна.
Через пару минут ко мне подсаживается дяденька. Наш. Явно такой же печально-нетерпеливо-тревожный, как и я.
Посидели, помолчали.
- Побыстрей бы уж взлететь, что ли… - не выдержал дядя, с ненавистью пристегивая ремни. Как будто чем быстрей пристегнешся, тем быстрей полетишь.
- Ой, и не говорите, - с чувством поддержал я беседу. - МОчи уже больше нет.
И тоже пристегнулся. Вдруг поможет?
Дядя посмотрел на часы:
- Ещё двадцать одну минуту мучиться. Кошмар!
- Да ещё, небось, задержат, сволочи, минуты на три, - сказал я. Насчет «сволочей» - это так, фигура речи.
- Нет, немцы вряд ли задержат, - с неподдельным испугом посмотрел на меня дядя.
Помолчали. Нет, немцы вроде не должны.
- Господи, поскорей бы домой, - опять начал дядя. – Отсидел тут две недели, как в зоне… У меня ровно через две недели, на четырнадцатый день каждый раз начинается… Вы не поверите… Просыпаюсь сегодня утром, чувствую: всё! Хочу в баню. Чувствую: если ещё сутки не попарюсь – что-нибудь натворю. Не знаю… Телефонную будку разобью. В глаз кому-нибудь дам. Не знаю. Прямо лежу и вижу: каменка, курва такая, пышет… дух!.. веники замочены. М-м-м… А у меня веники – не веники, букет Абхазии! Сверху – береза, а внутри – черемуха, зверобой и крапива. Во как!
- Грамотно.
- Ха! И как начнешь париться – сначала слегка себя веничком так пощекочешь… Нагонишь, понимаете ли, предвкусия такого, пустишь этакий… бриз… Бр-р-р… А потом чуть-чуть так мяткой поддашь для прохлады – и начинаешь во всю! С пОтягом, с пОтягом!
Дядя зажмурился, как тенор на высокой ноте, и стал показывать, как он бьет себя с потягом. Похоже было, что он плывет баттерфляем где-то в космосе своего воображения.
- Ой, как я вас понимаю, - с жаром, как будто меня уже отбили с потягом, заговорил я. – А у меня, знаете, больше насчет огурцов. На десятый день ка-а-ак с утра прихватит!..
- С чесночком да на смородиновом листе? – весело-заговорщически ткнул в меня пальцем дядя, будто по-дружески уличая в любовных проказах.
- Точно!
- Да с укропчиком? – еще веселее уличил меня дядя.
- Ой, с укропчиком!..
- И на водочке – сестренке?!..
- Ой, на ней!..
- Понимаю, - печально и несколько торжественно после мхатовской паузы сказал дядя. – Нет, что ни говорите, а я сейчас прилечу – и даже домой не поеду. Нет, не поеду. Там жена, теща… А я непареный… Убью ещё кого-нибудь… Не, я сейчас сяду на «Нивочку» свою – и на дачу. Отпарюсь до полусмерти – а вот потом уж и домой. Скажу: рейс задержался. Не поверит, конечно… Ну и…
- А меня сосед будет встречать. Ну, тот, который Эйнштейн по огурцам. У меня машины нет, так он, святая душа, каждый раз меня из этих чертовых командировок встречает. Сядем мы в его «Москвичонок», достанет он из бардачка баночку с огурчиками… И поедем мы по Ленинградочке, а я буду огурчики хрумать. Хрум–хрум… хрум-хрум!.. Да когда уж это корыто полетит!..
- Через двенадцать минут семнадцать секунд, - ответил дядя, взглянув на свои «Командирские».
- Вот вы все насчет бани с огурцами, - неожиданно раздался приятный женский баритон с соседнего сиденья, того, что за проходом. – А я вот уже три месяца без пельменей.
Мы с дядей с энтузиазмом повернулись на голос. Он принадлежал симпатичной, в меру полной даме, в до такой степени облегающих джинсах, что от них просто невозможно было оторвать глаз. Сразу никак нельзя было сказать, что она целых три месяца прожила без пельменей.
- У меня муж немец, - исповедально, но едва уловимо провоцирующе сообщила дама.
В наших лицах отразилось нечто среднее между сочувствием и уважением.
- И я почти постоянно живу в Германии, - сообщили джинсы. – Вы не поверите: в Германии невозможно сделать настоящие пельмени.
- Верю, - решительно сказал дядя. – Верю всей душой.
- Мясо есть, тесто есть, а пельмени получаются не те. Не те – и всё.
- Воздух не тот, - сказал дядя, трагически глядя на джинсы.
- Возможно. Я каждые три месяца домой летаю. Ровно на девяносто первый день накатывает… Вот сейчас прилечу – и сразу будем с сестрой моей Галочкой лепить пельмени.
- О!
- А потом есть.
- О!
- Она уже там, лапулечка моя, все приготовила. Тесто подошло. Прямо вот сядем (дама сглотнула и сложила руки на груди) и будем… есть. Сначала первую партию, потом вторую, потом третью… Особенно хороша бывает третья партия! Она ведь уже на тройном бульоне, понимаете вы это или нет (с легким отчаянием)?
- О! Вы их как, с уксусом?..
- Избави Боже! Масло, сухари и перец.
- О!
Загорелось табло «Пристегните ремни».
Мы уже пристегнуты.
- Наконец-то… - злобно зашипели джинсы и тут же без перерыва, мечтательно: - Пельмень, он ведь должен быть большой, сочный, с кулак. Кусаешь его, толстомясика, и прямо сок по подбородку, сок по подбородку… А мы с сестрой смеемся и не стираем его, пусть себе течет. Да? Смеемся и не стираем. Прямо все перемазанные сидим, смеемся и плачем, плачем и смеемся… Три месяца… Тут разве с толстомясиками поплачешь… Тут муж этот, салфетки… Гауптвахта проклятая!..
Дама прослезилась и шмыгнула носом.
- А я сразу на рыбалку, - сказал бодрый худосочный старикан, сидевший за дамой.
Все с нежность посмотрели на старикана.
- Меня на целых два месяца в Германию послали, - энергично заговорил старикан, - в самое неподходящее время. Август, сентябрь… Всю рыбу пропустил. Леща зеванул… Щуку. Как чурка, в Германии в этой просидел. Единственное, что снасти ихние купил. Хорошие. Вот сейчас прилечу, - он посмотрел на часы, - как раз на восьмичасовую электричку успею. Значит, где-то в одиннадцать на месте. Доночки налажу…
- Нет, сегодня никак не успеете, - решительно сказал дядя. – Темно, всё запутаете. Еще прикармливать. Нет, рыбалка у вас завтра пойдет.
- Вы думаете? – испугался старикан.
- Уверен.
- Эх, жаль! – закручинился не на шутку старикан. – Ну, хоть с удочкой позорюю. Рассветы там на моем озере!.. Сидишь, как огнепоклонник какой. Небо! Хоть пожарных ангелов вызывай. Облака – как льдины гигантские, торосы из изумруда. Стоят- горят, паразиты, прямо сердце щемит! И тишина. Огонь и тишь. Свихнуться можно от счастья. Слышно, как сердце бьётся. Заходится и бьётся. Бьётся и заходится. Эх!
- То тут можно свихнуться, - раздался голос сзади.
Все с интересом оглянулись назад. Там сидела крепенькая, крашеная хной миловидная старушка в физкультурных штанах с генеральскими лампасами.
- Сейчас не рыбу ловить, - сказали лампасы, - сейчас грибы самое время собирать.
- Грибы уж прошли… - возразил кто-то невидимый далеко спереди.
- Вот я и пропустила: июнь, июль, август и сентябрь. У Свояченицы тут гостила. Год теперь потерян. Я если в июле маслят не пособираю – у меня потерян год. Меня тут водила свояченица эти… как их… трюфеля собирать. Ну, мои родные! Это ж, как свинья, копаешься в наземе, выкопаешь этот кусок замазки с пенопластом… Разве это гриб? Наш маслёныш он глянцевитый весь, улыбается тебе, как новый зять. Весёлый, с хвойной присыпочкой. Пирожное, а не гриб. Его срезаешь – он скрипит, как сапожок, спасибо говорит. Или вот взять подберёзник… Он ведь…
- Сейчас уже не грибы, сейчас клюкву собирать пора, - сказал старикан.
- Клюква под Вологдой хороша, - раздался бас из бизнес-класса.
- Под Вологдой её много, а зато вятская крупнее будет, - крикнул какой-то истошный фальцет из задних рядов.
- А огурцы надо не на водке делать, а на спирту разбавленном, чтобы не сорок градусов, а полста, - раздалось откуда-то. И понеслось со всех сторон:
- Они квелые от спирта-то. А пельмени со сметаной лучше, чем с сухарями.
- Это пусть этот… как его… Шрёдер, ё, трюфеля со сметаной ест…
Смех. Дескать, так ему, Шрёдеру этому.
- Да взлетит этот самосвал когда-нибудь?
- Минуты три осталось. Ты слова-то подбирай… «Самосвал»…
- Мятой поддавать – холодит. Лучше пихточкой.
- Сам ты пихта!..
Смех.
- Это кто ж донки в октябре ставит?..
- Масленок жареный лучше.
- Лучше перловкой прикармливать…
- А я и говорю, что свинушка – благородный гриб…
- А червяки из коровника жирней, чем из свинарника!
Самолет тронулся. В салоне раздался дружный вздох облегчения. Потом недовольно:
- На две минуты опоздали.
- На две сорок восемь…
- А ещё: «немцы, немцы»…
- Из-за этих немцев на электричку ещё опоздаю, не дай Бог!..
- Через два часа хоть нормальной «Гжелки» куплю.
- «Гжелку» разбавлять стали.
- Да ну?.. А что ж теперь пить-то?
- «Русский размер».
- У-у-у! Она большая…
- А ты половину - в огурцы… Хе-хе…
Самолет взлетел. Летели молча. Коллективный приступ ностальгии закончился. Каждый тихо думал о своем, о сокровенном. Кто о чём. Как, например, изловчиться и еще одну командировочку в Германию выклянчить. Не могу сказать, что я думал об огурцах. Нет. О чём-то другом. О жизни, о судьбе. О том, что все евро истратил. Но об огурцах, конечно, тоже. Куда ж без них?
Комментарии (0)