30-летний парень, никогда не дышавший советским воздухом, не поймёт рассказ старожила о Советском Союзе, как бы тот ни старался. Обычно сходу последуют стандартные вопросы:
– А разве плохо, что сейчас магазины полны товаров, а тогда стояли пустыми?
– Разве плохо, что наши улицы в сто раз красивее и чище ваших, особенно в центре города?
– Разве плохо, что сегодня мы можем запросто поехать за границу и читать всё, что хотим, а вы не могли ни того, ни другого?
И самым неправильным ответом на это будет сказать, что продукты сегодня плохие, улицы – конъюнктурная показуха и реклама, что мы и так читали всё, что хотели, и что ездить в Турцию – далеко не самое главное в жизни.
Всё это будет правильным ответом, потому что это правда. И одновременно неправильным, потому что его не поймут.
Ведь в самом деле лучше иметь плохие продукты, чем не иметь никаких. Аккуратные новые дома всегда лучше старых и выщербленныx. И читать "из-под полы" хуже, чем открыто; и ездить за границу – хорошо и полезно, даже если это не главное в жизни.
Современная молодёжь, выращенная уродливым, кривым российским капитализмом мыслит вполне конкретными монетаристскими категориями. И хорошо понимает, что за всё надо платить. И чем качественнее товар, тем дороже он стоит.
Поэтому, вместо унылых рассказов про вкусную советскую колбасу по 2р.20 коп за спросите юношу:
– Если за всё на свете надо платить, то чем было заплачено за эти полные магазины, красивые улицы и поездки на тайские курорты?
На этот вопрос не ответить с наскока. Первое, что приходит на ум – это колоссальная военная, экономическая и культурная мощь СССР, гигантский международный авторитет, которым мы обладали и которого нет и в помине у современной России. И этим всем пришлось заплатить за айфоны и иномарки.
Но такой ответ, думается, тоже будет неполным. Слишком помпезным и лозунговым при всей его безусловной справедливости.
Можно было бы попытаться объяснить, что СССР был основан на совершенно ином экономическом и политическом фундаменте, невиданном прежде в истории. И что теория марксизма, реализованная на практике, привела отсталую периферийную страну, какой была Российская Империя, к первому-второму месту в мировой иерархии всего через 30 лет после победы большевиков.
Но и это не поможет в разговоре. Ваши слова могут счесть политической пропагандой.
И потому, наверное, лучше всего попробовать объяснить так.
Когда вы идёте по улицам Парижа, Лондона или Нью-Йорка, вы, безусловно, восторгаетесь красотой зданий, аккуратностью улиц, витринами магазинов, автомобилями, садами и парками, красиво одетыми людьми. Но при этом ни на секунду не забываете, что это – чужой город. И не имеет значения, говорите вы по-английски или по-французски. Город будет для вас чужим. Даже если вы переедете туда навсегда.
Потому что этот город живёт по своим законам, соблюдает другие, не ваши традиции. Потому что в его земле нет ваших корней.
Это не хорошо и не плохо. Это данность. Жизнь.
Когда советский человек идёт по улицам современного российского города он испытывает те же чувства. Это чужой город. Он живёт по другим законам. Он не принадлежит ему, как бы хорошо он ни говорил по-русски.
Наши города принадлежали нам так же, как наши квартиры. В буквальном смысле! Наши дворы были прямым продолжением наших комнат, а улицы – продолжением наших дворов. Мы не знали "частных территорий".
Мы росли и вместе с нами расширялись границы "нашего". В важных госучреждениях в таких же ботинках и костюмах, как у наших родителей, ходили дядьки и тётки, такие же строгие , как учителя у нас в школе.
Мы вырастали, разбредались по стране.
Сердитые проводницы в поездах дальнего следования становились, едва состав трогался в путь, нашими соседками по коммунальной квартире. Ворчали и поили чаем. А иногда даже водкой. И всю ночь могли, раскрыв рот, слушать наш рассказ про нашу непутёвую жизнь. А через двое суток мы прибывали в другой город, и снова всё повторялось. Он был нашим. Таким же понятным и близким, как родной. Или почти таким же.
От Ленинграда и до Владивостока, от Мурманска и до Батуми – все было нашим домом, без всяких преувеличений, размером с 1/6 часть земного шара.
Конечно, не надо думать, что все 300 миллионов советских людей были ангелами! Как в любой большой семье, у нас были свои уроды и отщепенцы, негодяи и подонки. Но каждый из них был исключением из правила. Выламывался из общей картины. И категорически отторгался обществом на подсознательном уровне. Немедленно превращался в предмет всеобщего осуждения.
– Не может быть! Тьфу, мерзость какая! – ахали люди, узнавая из газет о суде над каким-нибудь подонком или прохиндеем.
Мы на самом деле были одной семьёй. Огромной, шумной, хлопотной. Но семьёй. Чуть ли не всей улицей пили вкусный холодный квас из одной кружки. Стреляли друг другу сигареты или три рубля до получки.
И если дороги, улицы или дома в наших городах были не такими блестящими, как сегодня, только потому что, как в любой большой семье, у государства, как у беспокойной, многодетной мамаши, не хватало времени сразу и на всё: и на стирку, и на уборку.
Как в любой большой семье, с нами приключались всякие несправедливости. Но сразу же находился кто-то, к кому можно было обратиться и сказать обиженно:
– Это же нечестно!
И справедливость восстанавливалась.
Весь мир вокруг нас был нам открыт настежь.
Мы не знали, что такое охранник в продуктовом магазине, "элитная парикмахерская" или клуб для избранных на месте детского кинотеатра. И до сих пор не понимаем, почему эти избранные – в уголовных наколках и с золотыми цепями.
Кинотеатры и Дворцы Пионеров, филармонии и театры, стадионы и выставки, институты и заводы – всё это были "другие комнаты" в нашем общем доме. Мы не нуждались в разрешениях и благодеяниях. Мы ходили туда, когда у нас было желание – как в гости к добрым знакомым.
И всё вместе называлось это словом "свобода"! Настоящая! Такая, которую можно было потрогать руками. Такая, какой не было никогда и нигде в мире.
И мы даже подумать не могли, что однажды всего этого может не стать. Что это станет недоступным.
Как могут стать недоступными воздух или вода? Никак! Но стали.
Нет, мы не улыбались друг другу без причины. И не говорили радостно: "Привет, как дела?" Мы запросто могли буркнуть сердито: "Чего надо"? И через пять минут, всё с той же сердитой физиономией помочь незнакомому человеку последним рублём и последним куском хлеба.
И свои победы, и свои ракеты мы творили точно так же – то с бурчанием, то с улыбкой, но всегда вместе. Как одна семья. Делаясь последним: куском, рублём, жизнью, если это было необходимо. Ведь ради всех, а не ради себя!
И потому "Советский народ" – это не фигура речи! Не пропагандистский штамп. Это демографический, социальный, культурный феномен, на самом деле существовавший ещё совсем недавно. Поэтому о нём так трудно забыть.
Был ли раем Советский Союз? Нет, не был. Не бывает рая. Ни на земле, ни на небе. Мы просто были очень хорошей страной. Лучшей из всех, что когда-либо существовали.
Разумеется, такой тайской свободы, как сейчас, в том нашем обществе не было и близко.
Зато было другое – чувство товарищества, братства, локтя, чести и доблести: военной, спортивной, творческой... Было чувство осознания себя малой частью огромного монолита, способного одолеть любые препятствия, кроме подлости и лжи.
И ещё было чувство своего дома. Понимание этого ко многим из нас пришло слишком поздно. И очень хотелось бы, чтобы к нынешней молодёжи как можно раньше пришло понимание, что вы – в гостях. От этого зависит, будут ли иметь дом ваши дети.
– Но тогда, – слышу тут вопрос, – как же случилось, что такая страна так бесславно распалась?
И отвечаю: разве академик перестанет быть академиком от того, что уличный карманный воришка вытянет у него бумажник из кармана? И разве этот воришка доказательство, что академики не нужны, потому что их можно обокрасть? Что лучше быть воришкой, чем академиком?
Своей собственной свободой мы заплатили за нынешние элитные магазины и бордели, за изобилие сегодняшних дней. Заплатили против нашей воли. Да так, что лишились не только свободы, но даже возможности рассказать о ней. Она была такой полной и истинной, что те, кто не знал её, не могут в неё поверить.
Интересно, что мы, опутанные долгами, обложенные античеловеческими законами, произволом и непредсказуемостью, потеряли свою свободу точно так же, как потеряли её те, кто отнял её у нас. Сегодня эти новые хозяева жизни за семью засовами трясутся от страха лишиться всего, что успели накопить. Потерять благосклонность сюзерена. Попасть под санкции. Под развод с любимой супругой. Нечаянно засветиться в прессе. Они боятся собственной тени. Они были рабами и остались ими.
В отличие от нас, которые не были рабами, но стали…
В далёкой юности я провожал вечером девушку до метро на жгучем январском ленинградском морозе; мы не выдержали и юркнули в первую попавшуюся парадную, поближе к тёплой батарее. Там привычно пахло кошками, жареной картошкой и свежей масляной краской.
Мы не успели, весело смеясь, прислонить к радиатору замёрзшие ладони, как дверь рядом отворилась. Из-за неё выглянула старушка в очках, строго оглядела нас и тотчас исчезла. Нам захотелось поскорее уйти, чтобы не нарываться на ее ворчание, но дверь опять раскрылась, та же старушка появилась на пороге с двумя чашками горячего чая и скрипучим голосом пробурчала:
– Грейтесь уж! Минус 20 сейчас. Застынете! Как попьёте – чашки тут оставьте, на подоконнике. Потом заберу.
Таким был этот дивный Советский Союз…
Опубликовал
Комментарии (0)