Она встает в восемь часов утра и начинает орать в трубку телефона всякие несуразности про то, что ей приснилось нынешней ночью. И про то, как она провела предыдущий вечер. Тихо она разговаривать просто не умеет. Так, в телефонном режиме, она общается со своей подругой Тосей каждое утро. Каждый будний день, поэтому мне не нужен будильник. Меня она в разговоре упоминает обязательно, потому что я часть ее жизни.
— Спит! — кричит она. — Сейчас проснется и пойдет на работу!
Этот удивительный факт она сообщает Тосе всякое утро как новость. Судя по всему, та бурно реагирует, потому что Женечка некоторое время молчит и слушает.
— Конечно! Я всегда ему говорю! Пусть бы играл в футбол!
Да. Она всегда мне говорит эту и другую чушь. По ее мнению, я должен в выходные выходить и играть в футбол на спортплощадку, которую она называет «коробочкой».
— Сходил бы на «коробочку», поиграл в футбол с мужиками!
Сама она в футбол не играет, но смотрит по кабельному телевидению английскую Премьер-лигу.
Болеет за «Арсенал». Женечка уже потеряла надежду привлечь меня к этому полезному времяпрепровождению. Но результаты и подробности матча она, ворвавшись ко мне в комнату, сообщает два раза — в перерыве и после окончания матча.
— Этот ужасный, ужасный Тейлор! — кричит она мне в ухо.
— Что натворил этот гад? — спрашиваю я уныло.
— Это невообразимо! — она сжимает кулаки. — Он въехал прямой ногой Эдуардо да Силва, понимаешь?!
— Кто куда въехал?
— Я думаю, он нарочно! Это так страшно! Так страшно! Понимаешь, может быть, Эдуардо придется закончить карьеру…
— Ужас, — говорю я, чтобы что-нибудь сказать.
— Ты не понимаешь! Он просто сломал ему ногу пополам!
Она едва сдерживает слезы, но я не волнуюсь. Привык. Через пятнадцать минут она вновь упрется взглядом в экран и будет неотрывно следить за происходящим на поле.
— Они пришьют ему новую ножку и он опять побежит по дорожке, — говорю я.
— Играть не сможет! Понимаешь, не сможет играть. Я за то, чтобы дисквалифицировать его пожизненно.
— Кого? Ты ж говоришь, что он и так играть не сможет…
— Тейлора! Этого убийцу! Дисквалифицировать!
Она рубит рукой воздух, как вождь на броневике.
— Ага, и четвертовать… — говорю я ей в тон.
— Ты не понимаешь! — огорчается она. — Я тебе объясню…
Но тут из соседней комнаты раздается голос комментатора — матч продолжается.
— Потом! — обрывает она начатый монолог. И убегает смотреть вторую половину матча.
Естественно, я так и не узнаю, что же она хотела мне разъяснить.
Я просыпаюсь от ее разговора по телефону и думаю об ужасной несправедливости. Почему мы живем в таких домах, где крик слышен через стенку? Из чего они делают эти стенки? И вдруг в мои бытовые размышления врывается острая мысль любопытного ученого: а был бы слышен Женечкин крик, если бы мы жили в «сталинском» доме? Сумел ли бы этот невыносимый голосок пробить толщу кирпича?
Я лежу и смотрю в потолок. Тоскливо думаю о том, что надо бы сделать в квартире звукоизоляцию. Это пресные мысли, тягучие и бесполезные, потому что сам знаю — я никогда не займусь этим.
Энергии не хватит.
Мы живем вместе, хотя нам давно бы пора разъехаться. Ни общих интересов, ни общих дел. Мы почти не мешаем друг другу (если не считать ее прорезывающего бетон голоса), и лишь редко у нас бывают ссоры. Можно сказать, что мы живем хорошо, дружно.
— Тебе нужно убраться из этой квартиры! Понимаешь ты?! — кричит она, как только я прихожу домой с работы. — Это совершенно необходимо!
Я останавливаюсь, ставлю портфель на ковер и смотрю на нее.
— Можно, я сниму плащ, вымою руки, перекушу чего-нибудь, а потом мы обсудим детали моего ухода из этой квартиры?..
— Время уходит! — она грозно смотрит на меня и стремительно убегает в свою комнату; секунда — и оттуда раздается мерзкий голос футбольного аналитика из телеящика. Больше она к этому вопросу сегодня не вернется.
Я иду на кухню разогревать себе ужин.
Мне, наверное, надо покинуть эту квартиру. Переехать. Жить одному без Женечки.
За стеной раздаются страшные ругательства. Только Женечке удается так страшно ругаться и при этом не употреблять матерных слов. Я не вдумываюсь, какие причины могли вызвать такую бурную реакцию. Наверняка кто-то «плохой» забил гол кому-то «хорошему». Или что-то не так сказал бедолага-телеведущий. Теперь ему будет икаться долго.
Утром она бежит на свою так называемую работу. В руках ее — кастрюлька баланды для гаражного пса Шарика. Шарик прибился к гаражным сторожам и сам нашел себе работу — охранять своих хозяев и их собственность. Сторожа этого не оценили, уж больно вид у пса был жалкий. То есть выгнать не выгнали, но и постоянной кормежкой не обеспечили. Тогда за дело взялась со свойственным ей энтузиазмом Женечка. Буквально за месяц Шарик из замызганного песика превратился в роскошного кобеля с пушистой жесткой шерстью и гордой осанкой. Теперь уже сторожа не чурались кормить служаку. Шарик начал разрастаться. Породистые псы с уважением и опаской обходили его, понурив головы. А сторожа хвалились:
— Вон какого мерина выкормили. Всех пожрет!
А Женечка по утрам продолжала таскать ему бадьи с едой.
— Понимаешь! Он голодает там! — кричала она мне.
— Он ест то же, что и я. И больше меня.
— Но ты можешь за себя постоять, а он…
— Мне кажется, если стравить нас с Шариком, то победителем однозначно будет объявлен пес смердящий. Разъелся он на твоих харчах…
— Он не смердит, а обыкновенно пахнет псиной!
И так до бесконечности — она всегда найдет что ответить, и последнее слово всегда останется за ней.
Работает она в совершенно непонятной мне организации — типа соцзащиты что-то. Бегает с сумками по квартирам стариков, помогает, выполняет поручения. Зарабатывает копейки. На мое предложение бросить работу она возмущенно машет руками и кричит:
— Ты не понимаешь!
И это правда. Да, я не понимаю.
В воскресение она идет в храм на литургию. Вместе с Тосей они ходят на исповедь к одному и тому же батюшке уже несколько лет. После службы пьют чай на кухне, обе светящиеся и умиротворенные. Я вхожу к ним, чтобы взять чашку чая и уйти обратно к себе в комнату.
— Что, — ехидно спрашивает Женечка, — опять не выспался?
— Ага, — говорю, — устал.
— Слышь, Тося! — кричит она. — Он устал! Только встал — уже устал! Ух ты, стихами вышло!..
Когда ты устать-то успел?! Только же проснулся!
— Вчера был тяжелый день, — говорю. — Трудные переговоры.
— Что вы там делаете-то, на работе вашей? — успевает задать мне вопрос Тося.
— Ничего! — безапелляционно заявляет Женечка. — Из денег делают деньги. Ни-че-го!
— Как это из денег деньги? — спрашивает Тося.
— Тося, ты дура! Перестань городить чушь! — отвечает Женечка. Но Тося не реагирует — ей не обидно, она привыкла.
Я встаю и ухожу с чашкой чая, сажусь к монитору компьютера. Слышу вслед крик:
— Опять пошел к своим воображаемым друзьям! Ты подумай Тось, а! Сыч! Совсем старик стал!
Я надеваю наушники. Становится ясно, для чего Бах писал свои дивные фуги. Женечкиных криков почти не слышно.
Так вечером я спасаюсь от нее, слушая музыку и читая с монитора книги. Я не разделяю ни одного из ее увлечений. Даже чтение у нас разное. И я задаюсь вопросом, на который она уже давно ответила, — стоит ли действительно нам жить вместе?
Утром не слышу ее голоса. Я проспал. Но не это беспокоит меня. Я несусь в ее комнату, роняя на пол тумбочку, чуть не выломав свою дверь, спеша открыть.
Она лежит на полу, лицо ее странно перекошено, глаза закрыты.
— Женечка! — ору я. И совсем глупо: — Ты чего?!
Жива.
Я вызываю скорую:
— Не знаю, без сознания, возраст 74 года, — голос мой срывается. — Пожалуйста, приезжайте скорее!
Диктую адрес.
Врач, получивший от меня стодолларовую купюру, участливо спрашивает:
— Мама ваша?
— Нет, — отвечаю, — сестра матери, тетка, но она воспитала. Она как мать.
— Ясно, — говорит он, пока санитары грузят Женечку в машину. — Трудно будет. Насколько серьезная ситуация, надо еще определить, но инсульт, сами понимаете…
Я понимаю.
Они уходят.
Я остаюсь дома. В тишине. В полной, бесконечной тишине.
Она вернулась домой из больницы. Ей пока нельзя говорить, но, по совету врачей, я поставил ей доску с магнитными буковками для детей. Теперь она может складывать слова и целые предложения. Первое, что она потребовала, это результатов матчей «Арсенал» за то время, пока она пролежала в реанимации и отделении.
Предупрежденный врачами, я не сказал о поражении от «Тотенхэма». Женечку нельзя расстраивать.
Днем ворвалась Тося. Вся в слезах, долго говорила Женечке о том, что она ее любит, что отец Георгий о ней спрашивал, — и еще, и еще, плача и выдавая на-гора тонны слов, Тося рассказала все новости.
И встала, будто ожидая ответа.
Рука Женечки потянулась к буквам. Она с трудом подбирала их и клеила к доске. Вскоре мы смогли прочитать надпись:
ТОСЯ ТЫ ДУРА.
И ниже:
НЕ РЕВИ.
Когда Тося ушла, я остался один с Женечкой. Она подозвала меня и жестом попросила дать ей доску. Я принес.
Она написала:
ТЕБЕ НУЖНО УЙТИ.
Потом подумала и написала еще:
ЖЕНИТЬСЯ. ПОКА ЖИВА.
Я долго смотрел на разноцветные буквы на доске. Потом повернулся к Женечке.
— Ладно. Только пока не умирай, — я изобразил на лице улыбку. — Подожди пока.
Она потянулась и, взяв две буквы, приложила их к доске:
ОК.
Я потоптался еще, не зная, что сказать.
— Ладно, пойду.
Она смотрела на меня.
— Арсенал — чемпион.
И тут мне показалось, она улыбнулась. Закрыла и открыла глаза.
Я ушел в свою комнату.
Сел перед монитором, как всегда. И заплакал. То ли от горя, что все это произошло с моей Женечкой, то ли от счастья, что эта молодая девчонка в теле старушки осталась жива.
Я подумал, что надо поставить будильник. Во всяком случае, пока Женечка не начала опять орать.
Что начнет, я верил безоговорочно.
Борис Мирза
Комментарии (1)