На чём стоит российская наука, когда начнётся колонизация Марса и кто в стране главный мерзавец, рассказывает Александр Невзоров.
Фото .facebook.com/Alexander Nevzorov
Итоги ушедшего года «Фонтанка» подводит вместе с экспертами, которых просит дать прогноз на новый, 2018-й. На одинаковые вопросы мы получили совершенно разные ответы. Экономист объяснил, как президент превратился из либерала и западника в сегодняшнего Путина, депутат предсказал, кто займёт место президента в 2018-м, сатирик уверен, что, кто бы ни стал президентом, снизу опять постучат, историк рассказал, кто научил Путина искать преемников. Публицист Александр Невзоров говорит, что люди стали значительно лучше и уже не готовы участвовать в массовых репрессиях просто за палку колбасы.
- Александр Глебович, какие события 2017 года вы бы назвали главными?
– Во всей этой пестроте я ничего назвать и не могу. Для меня ничего вообще не произошло. В соответствии с моими личными интересами никаких существенных подвижек нет. Что же касается мира и бедной России, так тут каждое событие – часть мозаики. Причудливой, уродливой мозаики. Совершенно равноценно можно брать и обсуждать любое. Мы же с вами прекрасно понимаем, что инициатива установки памятника Гундяеву…
- Я ждала, что вы начнёте именно с этой прекрасной новости: да, в Москве скоро поставят прижизненный памятник патриарху Кириллу.
– Это прекрасно в такой же степени, в какой прекрасна была позорная история с установкой памятника Шмайсеру-Калашникову. По степени прекрасности их даже трудно сравнить.
- Вам нравится идея?
– Я считаю её очень хорошей. Но доверять памятник Гундяеву скульптору Щербакову, который явно не блещет талантом, не стоит. Бронза – очень скучный материал. Я бы предложил пригласить для этой работы Михаила Боппосова из села Уолба. Чудесный скульптор. Более того, памятник может стать действительно всенародным, потому что многие люди готовы будут пожертвовать материал для него.
- Если не ошибаюсь, Кирилл-то будет не один, там планируют изваять галерею патриархов.
– Ну, знаете, в России, я думаю, этого материала хватит на них всех. Вот всё-таки вы, мне кажется, русофоб. Вы недооцениваете русский народ и его производительную мощность.
- Хочу спросить вас как специалиста по Владимиру Владимировичу…
– Давайте.
- Вы ведь были его доверенным лицом?
– Да, конечно.
- А сейчас планируете?
– Я готов стать доверенным лицом Владимира Владимировича Путина в любую минуту. Но только если он выполнит три моих маленьких каприза. Первый – возврат Крыма Украине. Второй – очистка Донбасса от нечисти, которую туда напустила Россия, извинения и компенсация. Третье – вообще пустяк. Он должен купить хороший перманентный фломастер чёрного цвета и на лбу у Гундяева в прямом эфире написать слово…
- Не надо договаривать. У нас Роскомнадзор.
– Да.
- В общем, вы не будете доверенным лицом Владимира Владимировича. Но, зная его давно и хорошо, как вы считаете: каким будет «Путин 3.0»? И увидим ли мы вообще третью версию или нам оставят вторую?
– Думаю, что новый Путин у нас будет. Просто потому, что ситуация настолько понятная, настолько трагичная, для него, кстати, тоже, что другого способа хоть как-то, хоть немножко поменяться у них нет. Более того: я думаю, что свободы станет чуть побольше.
- Вы не слишком оптимистичны?
– Я как раз пессимистичен. Они убедились, что свобода, свободомыслие не имеют никакого распространения. Что массы глухи к свободе, они испытывают к ней омерзение. Обратите внимание: умнейший Бортников взял и холодными пальцами чекиста чуть-чуть помассировал народную точку G.
- Вы имеете в виду интервью директора ФСБ к 100-летию его Ведомства – так это называлось в тексте, с большой буквы?
– Да-да, где он сказал, что репрессии-то были, оказывается, не зря. И посмотрите, каким был общенародный восторг. Да – интеллигенция обиделась на всякий случай. Но народ-то заурчал сразу так, будто Бортников пальчики свои расположил в очень правильном месте.
- Вы хотите сказать, им не жалко дать то, что не нужно? Я имею в виду свободу.
– Совершенно верно. Позволить каким-то отщепенцам и выродкам что-то говорить? Да пожалуйста! Всё равно это не распространяется. Никакого резонанса это не получает.
- Пока мы знаем, что в Петербурге в 2017 году прикрыли Европейский университет, в Москве подумывают закрыть Институт общественных наук.
– Ну, общественных наук мне не жалко, потому что это не науки. С Европейским я связан личной симпатией, хотя считаю, что всё это к науке тоже никакого отношения не имеет. Это было неплохим рассадником вольнодумства – не более того. Но я неплохо чувствую себя в качестве главного вольнодумца. И по мне – чем драматичнее будут декорации, чем страшнее будет весь мир вокруг, тем мне будет интереснее. Я же корыстен. Мне как раз необходимо эту чашу пить до дна. Этот мрак должен стать абсолютным.
- Как вы себе представляете дно и абсолютный мрак? Как они будут выглядеть?
– К сожалению, абсолютного мрака сейчас не достичь. Потому что люди стали значительно лучше. Они уже не готовы участвовать в массовых репрессиях просто за палку колбасы или звёздочку на погонах. Они готовы осуществлять массовые расстрелы только за недвижимость на первой береговой линии в Марбелье.
- А её мало.
– Поэтому мы в известной степени застрахованы от каких-то серьёзных ситуаций. Просто потому, что не поднять, не осилить. Вот вам и оптимизм – пожалуйста. Что касается дна, то для меня как для исследователя его не существует. Дно – это для тех, кто мелко плавает. Мне чем глубже – тем интереснее, чем хуже – тем лучше. У меня появляются новые, уникальные возможности для исследования. Я же изучаю вашу Россию.
- Нашу? А ваша где?
– Моя родина кончилась в 1991 году. Сегодняшняя Россия не сделала ничего для того, чтобы я…
- …наградили её высоким званием Родины?
– Вы знаете, я вообще к слову «родина» отношусь без всякого уважения. Я прекрасно понимаю, что никаких «родин» не бывает. Бывает последовательность режимов. Каждый из них умеет прикинуться родиной и заставлять за себя умирать. А Родина – это глубоко мистическое понятие, которое с реальностью не связано вообще никак.
- Когда вы сказали, что в 2017 году не было событий, интересующих вас лично, вы имели в виду, наверное, события из области науки?
– Не только. Я имел в виду моё собственное понимание того, как должно сегодня выглядеть слово, что такое вольнодумство, каково оно – искусство быть мерзавцем. И я понимаю, что моё вольнодумство, которое можно уже считать всенародно признанным, отковано, конечно, благодаря особенностям нашего времени. Понятно, что мы все всегда детерминируемы средой. И что такое чудовище, как я, могла породить только российская среда.
- Мне кажется, вы себя переоцениваете. В искусстве быть мерзавцем вы от многих наших соотечественников далеко отстаёте.
– Нет-нет, слову «мерзавец» я придаю самый благородный оттенок. Я имею в виду чистое вольнодумство. Когда никакие скрепы, никакие мифы, никакие святыни не могут устоять перед человеческим словом, перед дерзостью, перед вольнодумством.
- У вас так быстро меняются интересы, что я как-то не уследила, когда из них выпала наука. Это в уходящем году случилось?
– Меня как раз очень интересует наука. Но я ведь науку рассматриваю не как учёный, у меня нет амбиций учёного. Я давно занимаюсь мозгом, но – так, как террорист изучает, тщательно и кропотливо: конструкцию здания, двери, сигнализацию, расположение окон, внутренние схемы, биографию охранников на том объекте, где хочет совершить теракт. Я пишу научные книжки, я изготавливаю препараты мозга, но при всём внешнем сходстве у меня интерес практический, а не научный.
- Тогда вы наверняка сможете объяснить одну странность, она как раз по части мозгов. Последний раз нобелевским лауреатом гражданин России становился в 2010 году – Константин Новосёлов. Вместе с гражданином Нидерландов Андреем Геймом…
– У России вообще в этом смысле безобразно нищая картина. Пока она улучшаться не будет. И вряд ли когда-нибудь вообще улучшится.
- Большой перерыв в получении Нобелевских премий у России и СССР был в начале XX века, но там – война, революция, опять война. Чего сейчас не хватает российской науке? Может, к нашей стране плохо относятся? Не хотят признавать заслуги наших учёных?
– Нет, вы поймите, что в Нобелевском комитете, да и вообще в деле присуждения премий, очень многое делается огромным количеством людей, которых невозможно убедить, уговорить, купить. Количество рецензентов, количество дряхлых, уже никого не боящихся академиков таково, что пристрастия здесь исключены. Нет, российская наука действительно не делает никаких успехов. Потому что наука их вообще не делает на данный момент.
- И западная тоже?
– Запад научился делать очень хитрые, тонкие растворы из науки и технологий, выдавая их за чистую науку. Запад ухитряется делать корректировки давным-давно забытых вещей, уточняя их и объясняя. Поэтому он лидирует. Но это не совсем чистое лидерство. Это лидерство по факту общей мощи европейской науки. И здесь бесполезно обвинять, скажем, попов. Потому что у нас ведь трагически низок вообще весь интеллектуализм в России. О чём можно говорить, если у нас к ребру неизвестного животного, умершего от неизвестной болезни, выстраиваются очереди и стоят по одиннадцать часов?
- Я, между прочим, попов и не обвиняла. И очереди к мощам не вспоминала.
– Так их и незачем обвинять! Попы – что? Они предложили магическую услугу. Но если бы они предложили её где-нибудь в Кембридже или в Королевской академии в Стокгольме, их бы, вероятно, выкинули в форточку. Тут ведь самое страшное, что есть спрос. Это самое трагичное. И этот стойкий спрос на бред, на невежество – это, пожалуй, и есть самое примечательное и знаковое в нашем времени.
- С 2013 года в России почти вдвое сократилось количество космических запусков: с тридцати трёх до семнадцати. Почему это произошло?
– Потому что в космосе, который доступен пилотируемым полётам, делать нечего. Причина здесь та же, по которой перестали летать на Луну. Там есть, конечно, бездны полезных для нас ископаемых, там есть множество загадок, но это требует настолько непомерных усилий, что человечество на них сейчас просто не способно. Мы могли бы, допустим, решить вопрос с отоплением и освещением за свёт лунного гелия-3, получив его из лунного реголита. Он там действительно есть в переизбытке. Но сейчас таких мощностей нет, и они не планируются. Ближний космос – вещь для нас весьма условная. Потому что никто пока не придумал главного: как сохранить наши цепочки ДНК от космической радиации. Клетка просто перестаёт понимать, как ей расти, что делать дальше. И начинается тот самый причудливый раковый рост, который остановить очень трудно. Поэтому и разработки Илона Маска – это красивый, чарующий блеф.
- Это у Маска блеф. А у нас Дмитрий Рогозин обещал колонизацию Марса. У нас «на Марсе будут яблони цвести».
– У нас на Марсе цвести, судя по всему, будут таксы.
- Таксы цвести не будут. С таксами Рогозин жестоко обращается.
– Не просто жестоко. Его «жидкостное дыхание» – это был абсолютно бессмысленный живодёрский эксперимент, не имеющий ничего общего с наукой. Да – наука порой действительно проводит очень жестокие вивисекции. Это правда. И самыми крутыми открытиями мы обязаны острым опытам.
- Но это как-то не демонстрируют публично. И речь всё-таки идёт не об открытиях 50-летней давности. А жидкостному дыханию, которым Рогозин мучил таксу, примерно столько лет.
– Совершенно верно. Жестокость опытов всегда оправдывалась тем, что в результате человечество получало какое-то новое уникальное знание. А то, что сделал Рогозин, описано в учебниках по физиологии 50-летней давности. Это совершенно примитивная, старая и не сыгравшая вещь. Потому что во всех случаях попыток жидкостного дыхания один раз только подопытные мыши уцелели. Если не ошибаюсь, это было в Теннесси. Во всех остальных случаях подопытные гибли. А с таксой это вообще был безобразный театр. Для того чтобы лёгкие по-настоящему заполнились раствором, нужно не менее минуты и девяти секунд. Это самый нижний порог. У Рогозина такса была в воде меньше минуты. Это был просто живодёрский театр с утоплением. И даже тот номинальный регламент, какого требует проведение такого рода опытов, и то не был соблюдён. Просто примитивное живодёрское топилово для заезжего чиновника. Рогозин не внёс в науку ничего нового. Но разве кто-нибудь ждал от него чего-то другого?
- Ждали, наверное, что жидкостное дыхание поможет собрать российские космические спутники, которые бороздят Мировой океан.
– Нет. Мы уже давно знаем, что слово «упал» можно заменять словом «Рогозин». Видите ли, мы живём в таком пустом и таком навороченном времени, что я счастлив возможности всё это наблюдать. И наблюдать внимательно, исследовательски, препарировать, вытаскивать закономерности. Поэтому не могу выделить из этого всего какое-то одно событие.
Беседовала Ирина Тумакова, «Фонтанка.ру»
Комментарии (0)